Посмотри в глаза чудовищ - Страница 163

163

Когда огни за стеклами начали сливаться в сплошные сияющие линии, я вдруг с ужасом увидел себя в зеркале: худощавого хлыща двадцати семи лет. Меньше, чем было тогда, на пароходе «Кэт оф Чешир». И когда Марлен увидит меня…

Это было невозможно. Это было невозможнее, чем если бы у Юла Бриннера зацепился кольт.

– Билл, – сказал я. – Некуда спешить. Что у вас там в баре?

11

Он побежден, какая польза в том?
Александр Пушкин

– Говори, Яков Вилимович…

Это не укладывалось в голове. Он смотрел и все видел сам, но в голове это не укладывалось…

Брюс, спотыкаясь, монотонно рассказывал, что буквально через полчаса после того, как Николай Степанович уехал в Москву, на дачный поселок свалилось полсотни омоновцев. Они окружили недострой и через мегафон потребовали всем выходить с поднятыми руками, а первое дело – Сереге Каину…

Никто не думал, что Каин – выйдет. Никто за ним не доглядел…

Но он вышел – с поднятыми руками.

Выстрел был один, но Каину снесло полчерепа…

И тогда взбесилось его войско. Это было как конвульсии обезглавленного тела…

Их пытались удержать.

Может быть, если бы не пытались, если бы сразу пропустили – не случилось бы того, что случилось…

Кто знает?..

Потом Брюс догадался направить всех своих уцелевших в подвал, зажег черную свечку. Он умел обращаться с этим чуть лучше, чем Николай Степанович тогда, в сорок втором…

Их забросило под Калугу.

Четверо остались невредимы: сам Брюс, Надежда, Тигран и Василий, молодой боец из отряда Ильи. Здорово досталось Бортовому. Илье продырявили бок какой-то пикой и раздробили кисть. Горбатый цыган Бажен от удара по голове все еще не пришел в сознание. Очень тяжело ранен был Костя: спасая Светлану, он с голыми руками бросился на что-то острое, машущее: будто в соломорезку руки сунул: И страшно пострадала сама Светлана: она пыталась творить какие-то заклинания, не отступала: не смотри, Степаныч, не надо тебе этого видеть…

И – вынесли Коминта. Если бы не он: даже с одной рукой…

Троих вынести не смогли. Просто нечего было выносить.

Оба ученика Брюса, призванные им сюда специально для участия в акции (были так горды:) и племянник Ильи – остались там, в недостройке.

Брюс рассказывал еще и о том, как везли раненых в Москву, как миновали милицейские посты и заслоны – Николай Степанович не слушал. Он смотрел на Коминта. Лицо почти не пострадало…

Никакой ксерион не спас бы от смерти при таких ранах.

Было как-то чересчур пусто в груди.

Со Светланой все будет хорошо. Все обязательно будет хорошо. Вводил морфий?.. хорошо. Светочка: не слышит. Да, и лицо сделается новое, и глаза.

И Костя поправится. А Илья – вон, уже ковыляет, хоть и кособочится…

Надежда черная и молчит.

Ашхен еще ничего не знает: И внуки еще ничего не знают.

Командир, подходил Тигран, командир: я понимаю, ничто не заменит: пусть я у тебя буду так же, как он?.. возьмешь?..

Потом, Тигр, потом…

Глупец мстит сразу, трус – никогда.

Я – глупец.

Шестое чувство (Красноярск, 1982, январь)

Платье на Аннушке было изысканно-неприметным, и о том, что стоит оно пять тысяч новых франков, знали только в салоне «Шанель». Ради этого платья я не поленился съездить в Предтеченку, выйти в парижском руме, выиграть на скачках необходимую сумму: Правда, возвращаться пришлось через финскую границу натоптанными тропами питерских фарцовщиков. Проводником был всем известный Федя Беленький, прославившийся в своем кругу тем, что лет десять назад построил на даче в Комарово воздушный шар, запасся алюминиевой стружкой, щелочью – для получения необходимого водорода: Но в ночь отлета на проводинах шар этот по пьяному делу зажгли вместе с дачей. С тех пор Федя твердо стоял на земле.

Филармония в городе была достаточно хороша для любой столицы мира.

Акустику архитектор выверял вместе с музыкантами, над люстрами трудились лучшие мастера, а буфет не уступал буфетам императорских театров. Зала было два, и если в большом, как правило, развлекалась молодежь, то в малом звучала классическая музыка. И публика здесь подбиралась настоящая .

Билеты на концерт Камбуровой я купил на третий ряд. Прямо перед нами два юноши студенческого вида настраивали магнитофон, шепча: «Раз-два-три, раз– два-три:» – будто намеревались закружиться в вальсе. А левее их восседал библейского вида седобородый старец Иван Маркелович, великий библиофил; трижды собирал он библиотеку и дважды терял ее – но и сейчас она оставалась самым представительным частным собранием если не в России, то уж по эту сторону Урала – наверняка. Частыми его гостями были историки, в частности Эйдельман, всяческие литературоведы и просто любознатцы. Власти взирали на это сквозь пальцы: устали, наверное. У него можно было запросто взять почитать Бердяева, Шестова, да и Гумилева Николая Степановича: Рядом с ним, склонившись и что-то шепча, сидел чернокудрый молодец с розовым лицом – один из активных читателей и сам немного писатель, автор то ли двух, то ли трех нетолстых (а у кого они сейчас толстые?) книг. Чуть дальше замерла в ожидании начала концерта моя директриса, в профиль чем-то напоминающая Гертруду Стайн. А дальше сидел дирижер симфонического оркестра, к отцу которого я ходил исповедоваться в Болгарии незадолго до начала войны…

Мы раскланивались со всеми, потому что здесь не было людей, с которыми я не здоровался. В какой-то мере билет на этот концерт был пропуском в общество .

Свет в зале медленно мерк. Вспыхнула рампа. Потом софиты.

163