Посмотри в глаза чудовищ - Страница 161

161

Компатриот, представившийся Виктором Платоновичем, литератором из Киева, потребовал в качестве сосуда для заварки отнюдь не традиционный пузатый чайник, но пустую консервную банку, лучше слегка заржавевшую. Я кивком подтвердил правомерность заказа. Виктор Платонович сказал, что в идеале вода должна быть вскипячена на костерке, но это было уже лютое эстетство.

Довольно и того, что банка, как и полагается при заварке чифира, была накрыта сверху завалявшейся в кафе после ремонта рукавицей маляра – за неимением брезентовой верхонки.

Виктор Платонович сказал, что «Эрл Грей», конечно, не то, хотя для французов сойдет.

Когда официант притащил с плиты банку с дымящимся деготно-черным напитком, литератор из Киева взял бутылку со спиртом и стал тонкой струйкой сдабривать варево.

– Этот ерш, господа, называется «Колымское шило», – сказал он. – После него можно трое суток не спать. Очень помогал в Сталинграде…

Той осенью в Париже не стоило объявлять себя русским из России, но никто в кафе не посмел бы сейчас отпустить какую-нибудь реплику…

– Вижу, что это настоящий писатель, – сказал Атсон, принимая чайную чашку с чудовищной смесью. – Человек с понятием… – он смотрел на чашку, не зная, как к ней подступиться.

– Можно из блюдечка, – сжалился над ним Виктор Платонович и показал, как.

– Достало, – сообщил через некоторое время Билл. Он мигом научился употреблять чай с блюдца не хуже купчихи из Зарядья. – Это получше горячего сакэ…

Покончив с «Колымским шилом», стали пить смирновку не мудрствуя. Я поначалу тревожился за Габриэля, но бывший гарсон оказался на диво крепким, поскольку в Иностранном легионе тоже пьют, прямо скажем, не «совиньон».

Через пятнадцать минут Виктор Платонович уже делился с Биллом фронтовыми воспоминаниями и анекдотами. Он в самом деле был очень хорошим писателем, да только не притащился ли за ним «хвост» из советского посольства? «Хвоста» я вычислил сразу, ласково ему улыбнулся и предложил полнешенький шаляпинский стакан.

– С чего бы это, Ник? – сказал Атсон.

– Лицо у него хорошее, – сказал я. – Открытое, честное…

– Хорошее? – сказал Атсон. – Не знаю, не знаю. Случалось видеть и получше.

Я не мог с ним не согласиться. Хотя глупо надеяться свалить русского одним– единственным стаканом водки.

– Запейте «эвианом», – все так же ласково посоветовал я «хвосту» и с дьявольским коварством наполнил исторический стакан спиртом. Спирт весьма кстати был налит в бутылку из-под минералки. «Хвост» повертел стакан, что-то мучительно соображая. «Хвост» явно был любителем. Возможно, тоже литератором.

– А где пуз-зырьки? – неуверенно спросил он.

– Будут, будут пузырьки, – сказал я. – Это же «эвиан». Пузырьки внутри.

Виктор Платонович внимательно следил за моими действиями. «Хвост» запил, поперхнулся и кашлял до тех пор, покуда не сомлел.

– Вот видишь – и пузырьки появились, – сказал я.

– За что вы так его, Ник? – спросил Атсон.

– For the prick and for the balls! – ответил я, снимая дальнейшие вопросы.

– Хорошо сидим, – сказал Виктор Платонович.

Сидели мы действительно хорошо, и я думал, что теперь можно в принципе сидеть так каждый вечер, не обязательно в «Клозери де Лила» и не обязательно в Париже, тешить себя скоропреходящим опьянением и никуда не спешить, потому что спешить нынче некуда…

– Что с вами, Ник? – сказал Атсон. – Что, черт побери, с вами стряслось за эти годы?

– Ничего особенного, – сказал я. – Ничего, о чем стоило бы говорить в этом веселом застолье.

Габриэль тем временем декламировал Виктору Платоновичу свои стихи, а я все равно не смог бы сейчас воспринять ни строчки.

– И все-таки, Ник, – сказал Атсон. – У вас проблемы?

– Удобный английский язык, – сказал я. – Тактичный язык. Понятие «проблемы»может включать в себя и землетрясение, и прыщ на лбу.

– Так все-таки землетрясение или прыщ? – сказал Атсон.

– Землетрясение, – сказал я.

– Понял, – сказал Атсон. – Кто-то хочет вытрясти из вас те рузвельтовские денежки.

– Если бы, – сказал я. – Если бы… Я бы того человека на руках носил.

Всем вокруг было уже не до нас – и так хорошо. Виктор Платонович умело сортировал безденежных сочинителей, иным дозволял присесть ненадолго, иных мановением руки отсылал прочь. И строго следил, чтобы guljaem не переросло в le zapoy, хотя границу между этими понятиями трактовал весьма произвольно.

– И все-таки, – сказал Атсон. – Мы друзья уже почти сорок лет. Кое-что я знаю, о многом догадываюсь. У меня свои источники информации. Не масонские балаболки, нет – серьезные люди. Что-то произошло в России. И ваши танки не для моциона проехались до Праги…

– Не для моциона, – сказал я. – Представьте, Билл, что вы выходите, простите, из тюрьмы…

– Очень хорошо представляю, – сказал Атсон.

– Ну и вот, – сказал я. – Выходите из железных ворот с узелком, и первым делом видите, что вас не ждет автомобиль с надежными ребятами и шампанским.

– Это можно пережить, – сказал Атсон. – Может, ребята и сами загорают в клеточку.

– Слушайте дальше. Вы садитесь в такси и начинаете объезжать старых приятелей. Нигде они не загорают, только ведут себя как-то странно… Не хотят или не могут вспомнить ни ваше совместное дело, ни контрабанду виски, ни матрацы… С вами говорят, как со старым знакомым – но и только.

– Ссучились, – понимающе кивнул Атсон.

– Поначалу вы тоже так думаете, но потом все больше убеждаетесь, что они действительно ничего не помнят и хуже того – ведут совершенно законопослушный и благонравный образ жизни.

161