Посмотри в глаза чудовищ - Страница 106

106

Он вздрогнул и снова открыл глаза. Слева тек холодный мерцающий свет. Кто-то свистел вдали. Змея никуда не исчезла. Она еще покачалась перед лицам и медленно стекла под ручку кресла. Все тело казалось замороженным. Будто ножи входили в глаза, но странным образом не мешали видеть. Страшный запах гниения прожигал до затылка. Рука дернулась к автомату, но будто другая рука – невидимая, чужая – перехватила ее на полпути. Тело изогнулось, склонилось вперед – и неожиданно встало. Автомат с тупым звуком ткнулся в ковер. Тысяча жал вонзились в ноги. С отчетливым хрустом затекших суставов он сделал два шага к окну и деревянной рукой ударил в раму. Дерево брызнуло щепой, стекла исчезли. Он повернулся и на широко расставленных ногах – пол качало – торопясь изо всех сил, поспешил в прихожую. Телефонная розетка была низко над полом, он упал, но сумел выдернуть шнур из гнезда. Цепляясь руками, обрывая плащи и куртки, поднялся, нащупал замок и распахнул дверь – хотя за ней мог стоять кто угодно. Сейчас это было почти неважно. Только потом он прошел в кухню и закрыл газовый кран. Свист прекратился. Он поискал глазами змею, не нашел. Распахнул окно на кухне. Проковылял обратно. Светлана лежала ничком. Он обхватил ее поперек туловища и поволок в ванную. Она вяло отбивалась и бормотала непонятное. Холодная вода на несколько секунд привела ее в себя. Глаза ее были мутные от боли. Сейчас, сказал Николай Степанович. В аптечке был нашатырь. Он разбил ампулу на обшлаг рукава.

Очнись, велел он, очнись немедленно. Его мотало и трясло, из аптечки полетели в ванну пузырьки. Потом был какой-то минутный болевой провал, к голове будто бы поднесли два оголенных провода. Потом они оказались в лоджии, вися на перилах.

– Что это: было?..

– Это нас так: хотели убить.

– О, Господи. До чего же больно, – Светлана дотронулась до виска.

– И кто-то нас спас.

– Как это?

– Вот: змея укусила: – Николай Степанович поднес к глазам левую руку. Между большим и указательным пальцами вздулась опухоль; две ранки сочились сукровицей.

Светлана вскрикнула, но Николай Степанович дернул уголками губ…

– Не бойся. Нам с тобой теперь и королевская кобра не страшна. Так что этот аспид или кто – нас от смерти избавил. И получается, что я чего-то не понимаю в происходящем…

– Коминт, ты чего бушуешь без меня? – послышался голос из прихожей. – Эй, ты где?

– Ох, – сказал Николай Степанович и выпрямился. – Нашумели…

Посреди комнаты, озираясь, стоял в спортивных штанах и в майке полузнакомый человек. Если бы голова не была набита толченым стеклом, Николай Степанович узнал бы его сразу, но сейчас приходилось напрягаться и что-то выжимать из себя, а это приводило к новым вспышкам боли.

– Ты кто? – прищурился человек и слегка развел в стороны руки, и Николай Степанович понял, что сейчас последует молниеносный удар ногой в челюсть, но ни защититься, ни уклониться не мог: однако человек руки опустил и сказал с уважением…

– Ну, Николай Степанович, вы и оттягиваетесь. Во весь рост.

Это был коминтов сосед и собутыльник коверный клоун Сережа, выступающий под мрачным псевдонимом Монтрезор.

– Сережа, – сказал Николай Степанович и услышал себя со стороны: голос был совсем больной, – ни о чем сейчас не спрашивай, а лучше отвези нас в Шереметьево, если не поддавши. И «Баллантайн» за мной.

– Вы спутали, – засмеялся Сережа. – Я пью только «Гленливет». А что за барышня? – прошептал он, кося глазами на лоджию.

– Если скажу, что правнучка, все равно ведь не поверишь.

– Не поверю, – согласился Сережа.

Между Числом и Словом. (Берлин-Палермо-Иерусалим, ноябрь, 1942)

Насколько был легок полет до Палермо, настолько тяжело добирались мы до Палестины. Грозовые тучи заходили с севера. Наш четырехмоторный «кондор» било и мотало, как легкую лодку на короткой волне. Серое в морщинках море стояло внизу неподвижно.

Подняться выше облаков перегруженному ( в бомбоотсеке подвешен был американский вездеход «виллис») самолету не удалось, идти в облаках было невыносимо – покрывались льдом крылья, – под облаками же ждала нас все та же болтанка. Эх, далеко было фройляйн Рейч до Чкалова, хоть и избрал ее сам фюрер своим личным пилотом.

– Судите сами, Николас, какое значение придает нашей миссии Ади, – сказал Зеботтендорф, представляя нас друг другу.

Еще одна знаменитая немка, обреченно подумал я, отпуская какой-то пошлый комплимент насчет валькирий.

Я сидел в кресле, обитом синем бархатом, и с удовольствием смотрел, как мучается барон. Он зеленел, беспокойно ерзал, сосал лимон, бегал в гальюн – короче, вел себя так, как положено вести себя нормальному пассажиру, подверженному морской болезни. Потом у гальюна стала возникать маленькая очередь из второго пилота и бортмеханика. В последнюю очередь к ним присоединились молодые эсэсовцы в форменках «Люфтганзы». Они украдкой прикладывались к рому «Зольдаттенмильх», надеясь, что это их спасет…

Я прошел в кабину. Ханна, ставшая от злости еще красивее, всматривалась в штормовой горизонт. Тучи то и дело вспыхивали, разряжаясь молниями. Синяя завеса дождя висела слева.

– Пассажир, в салон! – рявкнула она, перекрывая шум моторов.

Я пробрался к креслу второго пилота и нагло уселся.

– Вам может понадобиться помощь! – проорал я в ответ. – Я последний, оставшийся в строю!

– Где Хайнц?

– Вот этот? – я ткнул пальцем в кресло под собой. – Лежит в проходе!

– Этого не может быть!

– Может!

Наука умеет много гитик, добавил я про себя.

Валькирия разразилась длиннейшим проклятием, где поминались черт, собака, родители второго пилота, английские свиньи, католики, петухи и плохая погода. Я согласно покивал и добавил от себя очень приблизительную кальку малого шлюпочного загиба.

106